Гении места или Занимательная география (СИ) - Страница 4

Михаил идет по селу. Прохожие редки, лишь дети носятся, невзирая на начинающийся буран. Но все, кто встречается ему на пути, весьма почтительно здороваются с Михаилом. И не в очках дело. Его действительно уважают. Потому что он директор школы. Потому что его обожают все без исключения сельские ребятишки. Потому что он болеет за свое дело. И потому что он свойский, мировой мужик.

Ветер студит лицо, зима напоследок скалит зубы. А потом начнется весна. Взломает ледяной панцирь река, и сразу оживет село. Будут причаливать к пристани баржи, выйдут на небольшие поля трактора, начнут собираться в артели старатели, пойдут по мелким речкам драги, отнимая у земли и воды золото. Но Михаил давно понял, где больше всего золота. Не в земле и в воде. В людях больше всего золота.

Спокойны реки берега, шумит золотая тайга...

– Г. Федосеев, “Тропою испытаний”.

До. Петр.

Если бы эта гора была горой по-настоящему – высотой хотя бы в пару тысяч метров, то, наверное, с нее было бы видно море. И весь остров в виде треугольного блина с его бесконечной тундрой был бы как на ладони. Но холм высотой менее двухсот метров назывался горой исключительно из снисхождения. Ибо это была высочайшая вершина заполярного острова, и именно здесь располагалась метеостанция. Три деревянные постройки – небольшой дом, еще меньший размером сарай и сортир – куда же без него. Между строениями протянуты веревки, и не только для сушки белья: погода бывала тут зачастую такова, что дойти до туалета по нужде, не держась за веревку, могло быть затруднительно – снег сплошной стеной так, что в метре не видно ничего. Или другая напасть: сдуть может шквалистым ветром, если ты не очень тяжел. Учитывая, что в доме жили и дети – это была отнюдь не пустая мера предосторожности.

Сейчас вершина сопки временно необитаема. Лишь трепещут на ветру, пытаясь улететь, разноцветные гирлянды белья. Да из ящика, который служит ему конурой, иногда высовывает нос Пашка – заснеженный и одновременно от природы белый пес породы самоед. Пашке грустно – он любит людей, скучает по ним. Ждет, тихо поскуливая время от времени. А хозяев все нет и нет. Уехали и будут только к вечеру. Но приедут, обязательно приедут. Ведь Пашка их ждет.

- Расстроил ты меня, Петр Артемьевич, ох, как расстроил...

- А ты что, думал, я тебе что-то другое скажу? Отличное от метеосводки?

- Надеялся. Ты же всегда точно знаешь, когда пурга утихнет.

- Чудак-человек! – рассмеялся от души один из двух собеседников, прячущихся за шасси Як-40 от косого жалящего ветра. Впрочем, укрытие это весьма условно. Ветер переменчив так, что сердце красавицы по сравнению с ним казалось бы образцом верности. Постоянен он лишь в одном – дует с точно отмеренной яростью, так, чтобы причинять максимальное неудобство тем, кто имеет глупость или необходимость выйти из теплоты укрытий. – Надеялся он! Не верю. Сколько у тебя арктического летного стажа? Тридцать лет?

- Двадцать восемь.

- Такие, как ты, на надежду не рассчитывают. Иначе не выживут.

- Это да, – соглашается пилот самолета. – Но сводка что-то совсем не радует.

- А чего ты хочешь? Арктика – кухня погоды.

- Ну, так подсуетись на кухне, однако! Не мог там подшаманить у себя на метеостанции?

- Облака разогнать? Снег выключить? Ветер убавить?

- Все сразу!

- Да ветерок-то так себе, всего метров пятнадцать-шестнадцать. Спокойно. Успеешь. Еще пара часов у тебя есть.

- Да что-то не торопится высокое начальство на материк возвращаться, – пилот делает пару шагов, выглядывая из-за шасси. – Ага, ну, наконец-то!

- Вот видишь. Ну, ладно, давай прощаться. Спасибо за гостинцы.

- Да надо же ребенка баловать. Скучно ему тут с тобой.

- Некогда нам скучать, – скупо улыбается собеседник пилота, щурясь от ветра со снегом. Ворот малицы, ресницы, брови покрыты инеем. Но волосы на его голове и лице белы и без снега. – Ладно, бывай! Ни пуха, ни пера!

- К черту! – отвечая на рукопожатие. – Ты на чем назад, на вездеходе?

- Баловство эти ваши вездеходы.

- Что – паровоз – хорошо, пароход – хорошо...

- ... и самолёт – ничего, – подхватывает метеоролог, – а олени лучше!

- Пап, можно мне конфету?

- До дому не дотерпишь?

- До дому еще ехать сколько...

- Можно, – вздыхает мужчина, поправляя капюшон малицы сыну. – Одну только!

- Много же? – возражает мальчик. Ему восемь, но для своих лет он довольно высок.

- Следующие будут не скоро.

Быстро запустив руку в коробку, ребенок достает давно присмотренную конфету – восхитительно-круглую, в алой с золотым обертке. Сев на нарты и повернувшись спиной к ветру, не торопясь, не обращая внимания на кусающий руки ветер, почти благоговейно разворачивает фантик. Смотрит на шоколадный шарик, а потом, в одно движение, закидывает сласть себе в рот и зажмуривается от наслаждения. Даже когда сани трогаются с места, он не открывает глаз.

- Пап, а что ты сегодня приготовишь?

- А что ты хочешь? – отец кладет рядом с собой харей. Олени знают дорогу и бегут быстро, хотя немного проваливаются в снег.

- Гречку с тушенкой? – в голосе мальчика звучит надежда.

- Хорошо, – смеется мужчина. Затаенная горечь все равно просачивается в его слова, но младший сын еще слишком мал, чтобы ее услышать.

- Пап, слушай! – ребенок придвигается вплотную к отцу. – А я чаек сегодня видел!

- Чаек? Точно? Ты не ошибся, Асхат?

- Точно-точно! – мальчик явно возбужден. – На берегу! На бочке сидели две чайки!